1
Дровяная печка — это, наверное, одно из самых удачных изобретений человечества из тех, что сохранились до настоящего времени. Я имею в видуименно настоящую дровяную печь с трубой, выходящей на крышу, а не просто какой-нибудь угольный котёл и, разумеется, не электрический обогреватель.
И в самом деле, нет в этом мире занятия приятней, чем прижавшись к горячим кирпичам всем телом, озябшим от осеннего холода, сладостно следить, как расходится тепло по твоему телу. А если печка русская, то можно после сытного обеда завалиться далеко в глубину, за трубу, на старый полушубок, и задремать; и пусть ищут. Ещё веселее, когда печка дымит на автомобиле. И сейчас ещё можно встретить громыхающий фургон, трясущийся по сельским безнадёжным дорогам, у которого позади будки торчит труба, исторгающая пахучий серо-сизый дымок. А внутри греются безвестные работяги.
В печке чувствуется что-то очень надёжное и даже вечное, поэтому и вовсе уж здорово иметь печку на маленьком корабле; такая посудина без печки есть нечто ущербное. Особенно, если речь идёт о работе на Севере.
Впрочем, я не только о печке, да даже и не столько о печке. Итак:
2
Уже днём стало ясно, что навигация заканчивается.
Небольшой посёлок был когда-то выстроен у самой кромки воды;раскинутые среди сосен дома его смотрели распахнутыми глазами-окнами в молчаливое светло-серое море и отражались в нём; а дальше от берега, сразу за крайними домикаминачинался крутой склон невысокой сопки. И тайга. С лесными озёрами, взгорками, болотами, глухариными токами. И никакой дороги. Впрочем, это было не так уж плохо. Дело в том, что в этом глухом урочищепоселились учёные-биологи, а им для работы нужно иметь под боком чистое, не загрязнённое, а ещё лучше и незамерзающее море. Именно такими соображениями руководствовались люди, выбравшие место для поселения. И как раз в этой точке, на этом безлюдном берегу море оставалось чистым, а Великая салма – пролив – настолько сужалась, что быстрое приливное течение размывало любой лёд. А дорога… можно обойтись и без дороги, и так-то исстари многие поморские деревни связывались друг с другом лишь по воде. Так и получилось, что всё лето местные жители попадали на материк только по морю; катерами доставляли и людей, и продукты, и топливо; да и вообще всё буквально, что нужно людям для жизни. Но лето закончилось, прошла и осень. И вот сейчас море замерзало. Пока ещё дежурный катер каждый день ходил в Пояконду, где была железная дорога, цивилизация, где начиналась большая страна, – и пробивал майну. Но зима брала своё, лёд крепчал, и было ясно, что на днях навигация закончится. Теперь до тех пор, пока не установится зимний путь через тайгу и болота, добраться до большой земли можно будет лишь пешком, без дороги.
К полудню тучи разошлись, невидимое солнце осветило желтоватым светом макушки сосен на горке, закрывающей южный горизонт, а небо сквозь морозную дымку расцветилось нежнейшими оранжевыми цветами, переходящими в светло-фиолетовую кайму на севере. Над незамёрзшим морем клубился пар, покрывая густым инеем прибрежные ели и сосны. Вечером дымка рассеялась, в ранней декабрьской темноте высыпали звёзды и по небу забегали сполохи. Мороз крепчал.
После обеда посёлок затих, всякое движение на улице прекратилось; кто-то работал в тёплых мастерских, научные сотрудники сидели в лабораториях, а остальной народ разошёлся по домам. В вечерней тишине хорошо было слышно, как хлопнула дверь, и на крыльце двухэтажного восьмиквартирного дома показался завхоз, слегка косоглазый пожилой карел по фамилии Таурьянин. Он посмотрел на градусник и не спеша двинулся к морю. На причале немного потоптался, глядя то на поднимающийся от воды пар, то на темнеющее расцвеченное небо. Потом завернул к конюху, о чём-то поговорил с ним и пошёл к морякам.
Моряки на севере сродни перелётным птицам. Весной они налетают стаями, поднимают галдёж, гвалти треск и впрямь точно грачи, будят сонных мужиков от зимней спячки, летом выглядят чрезвычайно деловито и слегка отстранённо и высокомерно – вам, мол, морскую душу не понять, – а осенью совершенно неприметно поодиночке исчезают где-то на юге. Из всего многочисленного и лихого племени моряков к началу декабря в посёлке оставались лишь три человека: братья Мардашовы да пожилой механик из Кандалакши по фамилии Шумов. При этом братья, и младший Сергей, и старший Валера, и сами-то опытные моряки, относились к деду с нескрываемым и, видимо, заслуженным уважением. К ним-то и направился Таурьянин.
Все трое были в сборе. Старик Шумов возился с печкой, Валера уткнулся в какой-то справочник (он собирался сдавать на водительские права), а Серёга просто валялся на кровати, раскинув руки.
– Пойдёте завтра? – спросил завхоз, по своему обыкновению ворочаякосыми глазами по сторонам, отчего непонятно было с кем он разговаривает.
– Пойдём, куда деваться, – Валера даже не приподнял голову от книги.
– А что, вы на почту сегодня не ходили?
– Не ходили, чего зря бегать. Ольга предупреждала, что почта не работает, Татьяна сегодня в город ездила.
– Ну вот, и почту надо забрать, почта нужна. Да и продукты людям надо запасать, трактор когда ещё пойдёт, неизвестно, – продолжал мягко уговариватьзавхоз.
– А я тебе скажу, Фёдорыч, – вдруг вскинулся с кровати Сергей, – отменить надо рейс! Смотри, сколько сейчас. Градусов пятнадцать? А сколько утром будет? – Серёжка – худой, подвижный, с торчащими скулами тридцатипятилетний капитан, – когда нервничал и торопился, то слегка картавил, глотал куски слов. Он протянул руку за сигаретами, чиркнул спичку, затянулся, и, наклонив голову, пустил дым в потолок.
– Уже сегодня ходили, – продолжил он, – в Пояконде возле причала с трудом развернулись.
– Так вы же майну прочистили сегодня. Кстати, и из Кандалакши звонили, там для нас запчасти достали, надо бы человека за ними отправить. Давайте так: завтра последний рейс.
– Вот вы, начальники, где раньше были? Зачем до последнего ходить? Мы майну пробили, а толку что? Лёд уже от Половых начинается. Смотри, какой мороз! Сразу после нас всё и замёрзло, – Сергей продолжал кипятиться.
– Так вы не ходите к причалу, – Анатолий Фёдорович то глядел прямо, то снова косил, отчего никогда непонятно было, шутит он или говорит всерьёз, – как ткнётесь в лёд, сразу становитесь.
Долголетняя жизнь в полузакрытом посёлке на берегу северного моря, где чего только ни случалось, выработала у карела невозмутимость и осторожность. Таурьянин привык в отсутствие Директора нести материальную и моральную ответственность за всё, что происходит на вверенной ему территории и предпочитал не рисковать. Он никогда не пускался ни в какие сомнительные авантюры, не проявлял собственной инициативы, но завтрашний рейс ему был нужен. В Кандалакше наконец раздобыли запчасти к трактору, без которых невозможна зимняя работа. И эти запчасти надо было привезти хотя бы последним рейсом.
– Ладно вам, – Валера тоже закурил, – ты лучше скажи Табанину, пусть дров подвезёт.
– Сейчас заходил. Уже привезли и загрузили, полный камбуз дров, – Фёдорович поднялся. – Выходите пораньше, давайте так, в полшестого, чтобы успеть на утреннюю электричку. Ну и подождите там вечернюю, тогда люди смогут в город съездить.
– Садитесь ужинать, – Шумов нёс от печки шипящую сковородку.
– Нет, нет, спасибо, я людей пойду предупрежу, – отказался Таурьянин. Ему, ясное дело, никоим образом не хотелось идти на мороз из тёплой избы, и посидел бы он с моряками с удовольствием, да и выпил бы с Сергеем пару стопочек (остальные не пили), да уж очень боялся новых неизбежных споров. А в запале моряки запросто могли отказаться от завтрашнего рейса.
– Ну и я с тобой, пора к дому двигаться, – Валера оторвался от справочника, аккуратно сложил все книги и тетрадь и встал из-за стола. Он недавно женился, но вечерами по привычке подолгу сидел с братом в старом доме, – Лена, наверное, уже с работы пришла, – добавил он, накидывая полушубок.
С некоторых пор электрички в Пояконде – какой-то хороший человек так придумал – ходили необыкновенно удобно для пассажиров. Утром одна из них отправлялась на север в Кандалакшу, а вторая на юг в Лоухи. Вечером обе приходили обратно. Это давало возможность, обернувшись за день, попасть в любой из ближайших городов. Завхоз не поленился, обошёл немногочисленное население посёлка и выяснил, кому надо в город перед зимней распутицей. Все остальныек утру должны были приготовить рюкзаки с заказами в магазин. Так уж издавна повелось: если кто не мог поехать в Пояконду сам, то отправлял рюкзак с запиской и деньгами, и продукты ему привозили.
Задолго до рассвета, в полной темноте моряки застучали сапогами по мороженым доскам причала, потом раздался железный лязг и стук, шум голосов и вскоре над трубой, торчащей у края верхнего мостика катера, потихоньку зашевелился дымок. Вскоре заработал дизель, корабль потихоньку оживал.Тем временем на причале одна за другой появлялись тёмные фигуры в телогрейках или в полушубках. Мужики в ушанках до бровей и женщины, закутанные в платки,из-под которых смотрели молодые и старые, а всё больше морщинистые обветренные лица. Люди тихонько переговаривались, перелезали то на палубу, то обратно на причал, передавали и укладывали вещи. Наконец суета стихла, швартовы отдали, за кормой катера забурлила вода. На пирсе осталась небольшая группа провожатых. Мужчины и женщины, передав свои рюкзаки для продуктов, молча смотрели, как катер задним ходом медленно отошёл от причала, развернулся, коротко взвыл сиреной и ушёл в темноту. Люди разошлись, кто на работу, а кто домой, чуть осиротелые – последний рейс всегда немного тревожит сердце, да тут ещё чёрное небо вдруг подёрнулось зеленоватыми сполохами. Мороз давил всё сильнее.
Желающие пойти в рейс нашлись; поехали, помимо троих моряков, четыре человека, все по разным неотложным делам.
Сашка Кундозёров, молодой рабочий из поморского села Ковда, обрадовался возможности устроить выходной и увидеть родню. В ближайшее время от выходных проку не будет – в воскресенье можно лежать на кровати, задрав ноги, либо пить водку, коли есть охота да ежели таковая найдётся. Можно ещё гулять по тайге, но желающих бегать по снегу после работы находилось немного. Обычно в субботу после бани мужики выпивали, кто больше, кто меньше, а в воскресенье занимались мелочами: кто сетки вязал, кто валенки подшивал. А тётки любили ходить за навагой в соседнюю губу.
Ольга – библиотекарь собралась в Лоухи в книжный магазин, ведь следующая такая возможность ожидалась очень и очень нескоро. Она всегда радовалась, когда удавалось тем или иным путём приобрести новые книги. Ольга держалась за свою работу; она, хоть и разочаровалась в городской жизни, в этом глухом краю осталась только благодаря библиотеке. Сколько ни разбросано по нашей огромной родине таких малонаселённых «населённых пунктов», везде в них мужчин живёт больше, чем женщин. Да, там, как и везде, встречаются и семейные пары, и одиночества. Но одиноких мужчин всегда больше; такой неприкаянный народ часто оседает в глухомани, где всегда бывает попроще и с жильём, и с работой – тяжёлой мужицкой работы в таких местах всегда больше, чем женской.
Коля, мужик средних лет, работавший и водителем, и трактористом, тоже поехал в Лоухи, у него там было много знакомых, и накопились какие-то личные дела.
Последним пассажиром был недавно устроившийся на работу инженер Игорь Воробьёв, вальяжный мужчина, державшийся особняком. Он отправился в Кандалакшу за запчастями к трактору. Но помимо всяких служебных дел он был рад возможности просто пошататься, побродить по городу. Игорь родился и вырос в Москве и никак не мог привыкнуть к таёжной глухомани. Кстати, так и не привык к ней. Не прожив и года, пересидев в глуши какие-то свои служебные неурядицы, он вернулся в Москву. В Кандалакшу поехал и старик Шумов.
Несмотря на опасения Сергея, катер довольно шустро прошёл вчерашней майной и ткнулся в толстый лёд, не дойдя до причала всего лишь метров триста. Моряки скинули с борта трап, попрыгали по льду, проверили – лёд прочный – и помогли пассажирам спуститься.
Оставшись одни, братья заглушили дизель, накидали в печку побольше дров и не спеша двинулись на почту и в магазин, где им предстояло загрузиться письмами и газетами, наполнить рюкзаки продуктами и дотащить весь этот груз до корабля.
Поздно вечером Николай и Ольга сошли с электрички на своей крошечной станции. Всю дорогу в поезде они проболтали, не замечая времени. Личные отношения у них несколько запутались; ещё года два или три назад они прожили романтическую осень, и с тех пор то сближались, то расходились, но по-прежнему оставались друзьями. Пояконда, как всегда, светилась огнями, точно столичный город. А дело в том, что там находилась электроподстанция железной дороги, и даровой энергии не жалели. Но яркие огни для уходящих – всегда чужие. Своё, привычное, начинается там, в темноте. Вот уже и окраина посёлка, дальше причал и море. Море отсвечивало звёздам глуховатым светом, но воды нигде не было, насколько можно было видеть – везде лёд, лёд и лёд.
– За день ещё наморозило, интересно, далеко ли до воды?
– Да так уж и наморозило, всё ж таки днём солнце было.
– Слушай, я здесь не слезу, пошли в обход.
– Давай руку. Осторожнее, Оль. А теперь прыгай сюда.
Они аккуратно спустились по скользким камням на лёд и дошли до катера. Он стоял по-прежнему, носом в сторону берега, тёмный, застывший, замороженный. Зато дым из трубы поднимался в черноту и закрывал звёзды. Значит, кто-то там есть живой.
Оставалось ещё больше часа ждать поезда с севера, из Кандалакши. Ольга немедленно раскочегарила печку посильней, достала какие-то пирожки и другие вкусности, купленные в магазине, приготовила бутерброды и устроила чай. Скоро снаружи, из темноты послышались голоса, скрип снега, и трое мужиков поднялись на борт. Трап немедленно подобрали, моряки завели двигатель. Все пассажиры спустились в кубрик, и, набегавшись и наморозившись за день, стали в тепле немедленно засыпать. А двигатель работал, печка тоже исправно топилась, и катер куда-то двигался, правда, толчками, вперёд – назад. «Разворачивается», устало подумал тракторист, а сон быстро и сладко навалился на него.
От Пояконды до дома по Ругозёрской губе всего-то ходу – пятнадцать километров. На хорошей моторке можно минут за двадцать дойти. Катер идёт минут сорок или чуть больше. Во льду скорость намного меньше, да ещё развернуться надо. Но так и так, долго не проспишь, и организм твой уже по привычке чувствует, когда придётся просыпаться. Первым очнулся тракторист. Игорь, Саша и Ольга дружно сопели, растянувшись на лавках под неярким светом судовой лампочки. Оля размотала толстый шарф, каковым закутывалась вместо платка, сняла свои огромные очки и стала домашней и беззащитной. Игорь похрапывал на спине, закинув руку за голову и выставив вверх полноватый живот. А Сашка, хоть и был выше среднего роста, скрутился под дошкой так, что казался мальчишкой — подростком.
Катер двигался странно. Набирал ход, качался, останавливался. Двигатель взвывал и снова затихал, переборки тряслись. «Неужели мы ещё во льду?» – сонно подумал Коля, потянулся и полез на палубу. Стоило распахнуть дверь, как его обдало ледяным воздухом. Он поплотнее затянул на себе полушубок, потом вышел и осмотрелся. И обомлел. Вокруг был всё тот же берег, от которого они отошли часа полтора назад. Коля открыл тяжёлую дверь и зашёл в рубку, где увидел обоих Мардашовых.
– И что происходит? – спросил он.
–Разворачиваемся.
–То есть как это? Что случилось?
– Да то случилось, что не надо было сегодня никуда ходить! – взорвалсяСергей. – Какого лешего попёрлись в такой мороз? А теперь вот что делать? – он был разозлён и мог сорваться на кого угодно.
Коля молча вышел из рубки, прошёл в нос, потомв корму, пытаясь понять, что вообще моряки производят, и почему не удаётся развернуться. Это казалось немыслимым. Ведь лёд не был таким уж толстым, утром дошли спокойно и даже не стали сильно вгрызаться, сразу остановились там, где люди могли спокойно спуститься на лёд.
Вокруг катера была небольшая полынья. Катер, хоть и с трудом, но мог набрать небольшой ход и раздавить лёд по носу; но повернуть не мог. А главная беда была в том, что приходилось крайне осторожно сдавать назад. Моряки боялись за винт, который очень и очень запросто можно было повредить льдинами. Поэтому один из них постоянно торчал на корме и командовал, когда нужно остановиться. И снова полные обороты, попытка повернуть штурвал и удар; рёв двигателя, качка, стоп машина, задний ход. И всё повторялось. Правда, за это время кое-чего они достигли. Полынья была уже приличная, и катер почти развернулся.
–Так мы скоро пойдём, уже почти на курсе, – сказал Коля, заходя в рубку.
–Да куда пойдём, ты что, не видишь, какой лёд? Мы его ходом не возьмём, так и придётся двигаться рывками, – бросил Валера.
– А сколько сейчас градусов?
– Двадцать семь.
– Сколько?!!
– Да двадцать семь вроде, я только вот перед тобой смотрел на градусник.
Валера, в обычной жизни грубоватый, в отличие от младшего брата в минуты опасности становился совершенно спокойным и молчаливым, никогда не ворчал и не ругался бессмысленно, лишь подбирался, как зверь. А Коля всерьёз забеспокоился. Он не был моряком, но даже он понимал, что при такой температуре, да ещё без ветра, за несколько часов покроются толстым льдом не только мелководные заливчики, но и открытое море. Теперь стало понятно, из-за чего катер так долго разворачивался.
В отличие от кубрика, где царила сонная дрёма, наверху, на палубе, когда вокруг что-то постоянно происходило, время мелькало незаметно. И вот уже катер окончательно развернулся и встал на нужный курс. Чтобы как-то помочь команде, Коля встал у входа в рубку и стал передавать сигналы с кормы, которые подавал Сергей. Теперь Шумов мог спуститься в машину, проверить двигатель. Хорошо, что на борту вообще оказалось трое моряков! Всё лето «Ярославцем» управляли два человека и только осенью, когда рейсов стало меньше, они стали работать втроём.
Теперь катер очень долго и медленно отходил назад, затем по длинной уже майне набирал полный ход, вздыбивался, выскакивая носом на лёд, дёргался, качался, а потом всё тише шуршал льдом вдоль бортов и останавливался, несмотря на рёв машины. Коля свешивался через фальшборт и смотрел вниз, со всех сил сжимая поручень. В этот момент так хотелось помочь кораблю, все его чувства были там, внизу, где непонятная сила сжимала нос катера и не пускала его вперёд. «Ну давай ещё, ну хоть чуть-чуть!» Но нет. Валера сбрасывал обороты, давал реверс, Сергей на корме начинал махать руками, и Коля передавал его команды в рубку. Потом всё повторялось, а между тем час проходил за часом.
Подошла новая неприятность: сломался привод реверса. Теперь дед постоянно должен был сидеть в машине – он управлял дизелем вручную, получая команды от рулевого из рубки. А, поскольку был сильно глуховат и в грохоте двигателя ничего не слышал, то следил лишь за стрелкой телеграфа, а иногда и вовсе щупал её руками, чтобы определить, куда она движется.
Валера оставил Колю на некоторое время в рубке, а сам полез наверх и расконсервировал верхний мостик, куда и перебрался. Там хоть и гулял морозище, но зато теперь он мог видеть брата на корме без помех. А ещё в случае нужды под рукой находился мощный прожектор, позволявший легко подсветить лёд, поискать берег, проверить курс. И это было важно, ведь, помимо всего прочего, моряки толком ничего не видели вокруг. Звёзды светили ярко, но морозная дымка – то ли мара, то ли туман – мешала смотреть. Где-то посередине пути закучковалисьПоловые острова и между ними требовалось пройти точно по судовому ходу, никак, впрочем, не обозначенному. Но пока что и островов-то никаких видно не было.
Проснулись и все остальные пассажиры. Ольга немедленно вдохнула жизнь в почти забытую печку и занялась чаем, Сашка тоже нашёл себе занятие, а Игорь Воробьёв, походив по палубе и похлопав сонными глазами, спустился обратно в тёплый кубрик и вновь погрузился в дремоту.
А вокруг стояла ошеломляюще прекрасная полярная ночь, мерцали искорки звёзд, в темноте исчезал бесконечный лёд. Да уж, пустыня. Жутковатая, но впечатляющая красота. Лёд, кстати, явно стал тоньше, но катер по-прежнему неспособен был ломать его ходом и продолжал дёргаться вперёд-назад.
– Серый, поднимайся сюда! – крикнул вдруг Валера брату.
– Что-то случилось? – Сергей поднялся на мостик.
– Постой за меня.
Братья какое-то время переговаривались, показывали руками в разные стороны, включали прожектор, а потом Валера спустился вниз и прошёл на корму. Поначалу он внимательно разглядывал буруны, идущие от винта.
– Винт повредили наверняка, – пробурчал Валера как будто сам себе. Подошёл к одному борту, к другому и вдруг стал быстро открывать кап, ведущий в кормовое пассажирское отделение. Потом нырнул вниз, светя себе фонариком.
– Ребята, мы тонем. – Валера зашёл в рубку, где были и Ольга, и Саша с Николаем. – А я-то ещё смотрю сверху, чего-то у нас корма так опустилась. А там оказывается воды полно, – продолжил он спокойно, даже улыбаясь при этом.
Тут Николай отчётливо почувствовал, как у него захолодело вверху живота, и холод этот стал подниматься к груди. Он достаточно давно знал Мардашова и понимал, что, если уж тот спокоен с виду, значит дело швах. А тонуть как-то не хотелось.
И всего лишь Ругозёрская губа! Какие-то пятнадцать километров от Пояконды до Городецкого порога, где начинается остров Великий и Великая салма. И ширина никакая, и глубина не очень большая. Не море, в общем, а небольшой залив и острова кругом. По сути – всего лишь мизерный изгиб на карте крошечного моря. Однако он вспомнил, как (было дело) в начале осени, они тоже вшестером, что ли, на МСП (такой небольшой рыбацкий катерок) в тумане тыкались полдня от берега к берегу и так и не смогли понять, где находятся. И лишь когда вдруг на минуту туманное молоко поднялось немного, они обнаружили, что приткнулись к берегу в двадцати метрах от здания пилорамы. И этого мало! Пока добирались от пилорамы до причала, снова нырнули в непроницаемый туман, и снова едва-едва не потерялись. А то ещё как-то моторка перевернулась, и двое из четверых пассажиров утонули. А ещё… всякое случалось в Ругозёрской губе.
– Вёдрами, цепочкой? – спросил он Валеру.
– Да. Вёдра с камбуза берите. А Серого я в машину отправлю, пусть гардушкой качает, здесь один справлюсь. Сашк, беги давай скорее, буди Воробьёва.
Коля нырнул в пассажирский трюм, спустился вниз по трапу насколько позволила вода и зажёг свет. Воды было так много, что на миг подумалось: «Не выкачаем! Это просто невозможно.» Но больше он ни о чём не думал – некогда было. Толстый инженер встал на верхней ступеньке, готовый передавать вёдра. А самый прыткий и молодой Кундозёров должен был принимать эти вёдра и дотаскивать их до борта, так как лить воду на замороженную палубу было крайне нежелательно. Скоро цепочка наладилась, каждый приспособился к общему ритму. Один черпал, другой передавал, третий выливал. Вёдра так и летали: вверх-вниз. Они качали, качали, качали… довольно скоро стало ясно, что уровень они удерживают, что вода не прибавляется. Спина у Коли заболела, хотелось передохнуть, ну ещё вёдер двадцать, ещё десять… они остановились, когда стало совершенно очевидно, что один подступеноким удалось выиграть. Коля с трудом сумел выползти наверх, спина не разгибалась, Игорь откровенно стонал, Саша по своей привычке молчал, но было видно, что и он в изнеможении.
Мужики отогрелись на камбузе, напились чаю и поднялись в рубку, где собралась вся команда. Справа по борту, даже сквозь темноту и морозную дымку был виден один из Половых островов. Катер уже шёл ходом, без постоянных реверсов, дед Шумов мог вылезти из грохочущего дымного ада машинного отделения. Но дело было в том, что их посудина двигалась едва-едва даже сквозь относительно слабый лёд. Очевидно было, что винт сильно повреждён. И текло, скорее всего, из сальника.
– Как вариант мы можем пробиться ближе к острову до твёрдого льда и сойти на лёд. Дальше, за островами, в сторону материка лёд, конечно, толстый и твёрдый, и мы спокойно дойдём до дома, – высказался Николай.
– И что, катер здесь бросить?! – съехидничал Валера. – И как это ты себе думаешь?! Ведь он попросту утонет и всё.
Даже по его тону стало понятно, что свою посудину капитан не покинет ни при каких обстоятельствах. Между тем оставлять за кормой спасительный берег и уходить снова на открытый плёс боязно было даже бывалым мужикам. И мнения разделились. Воробьёв, вымотавшийся от тяжёлой работы и всегда откровенно опасавшийся моря, чуть ли не требовал немедленной высадки. Ольга, тоже порядком струхнувшая, всё же больше доверяла морякам. Саша Кундозёров по своей привычке молчал, но чувствовалось, что и он очень даже не прочь оказаться на берегу.
– Кто хочет – высаживайтесь! Сейчас подвернём к берегу, и спускайтесь! – крикнул Сергей, он совсем издёргался.
В это время дед, который уже слегка пришёл в себя после вахты в машине, спросил:
– Ребята, у вас кто внизу был? Кто черпал воду?
– Я, – ответил Коля.
– Помнишь уровень воды?
– Да.
– Пойдём, посмотрим, что там сейчас.
Они спустились в кормовой трюм.
– Вот видишь, на одну ступеньку мы убавили, а сейчас вот сколько налило, – показывал Коля.
– Не так уж страшно, – убедительно кивнул Шумов. – Ребята, надо вам ещё пару часов поработать самое большее, зато посудину спасём. А мы будем по очереди насосом из машины качать.
Авторитет деда был достаточно высок, чтобы споры прекратились, и пассажиры, вынужденно ставшие членами экипажа, снова начали таскать вёдра. Одно, другое, третье, двадцатое… Николай сбился со счёта и уже ни о чём не думал. Но вода явно убывала, хоть и очень-очень медленно. Они ещё раз немного передохнули, и снова полезли отчерпывать. И закончили только тогда, когда Кундозёров, прыгавший по палубе, с трудом зашевелил замёрзшими губами, махнул рукой и крикнул: «Бросай! Подходим к причалу».
Наступало утро. Морозное небо на юго-востоке слегка посветлело. Прямо по курсу проступили знакомые дома среди сосен и заснеженный причал, далеко выступающий в салму.
Встревоженное население посёлка каким-то образом расслышало приближение катера, и теперь к пирсу со всех сторон стекались люди. Они махали руками, что-то спрашивали, кричали.
К счастью, была полная вода, хоть в этом им повезло. Катер тихо-тихо прошелестел вдоль пирса, заскрежетал льдом и мягко остановился, ткнувшись в берег. На то, чтобы пройти эти несчастные пятнадцать километров кораблю потребовалось без малого четырнадцать часов, целая длинная зимняя ночь прошла. А они и не заметили толком, им казалось, что так и будут они вечно таскать вёдра с водой, работать насосом, топить печку… и вдруг утро и берег. Пришли всё ж-таки.
Люди на пирсе приняли швартовы, на разные голоса спрашивая: «Что с вами случилось?!» Но все семь путешественников улыбались и на вопросы отвечали даже весело, будто и впрямь пережили просто лёгкое приключение, а – кто его знает – может и самые прекрасные минуты своей жизни.
3
Именно в эту осень никто не собирался вытаскивать «Ярославец» на берег. Рельсовый путь для него развалился, телега требовала серьёзного ремонта, и все эти работы отложили до будущего года. Теперь пришлось авралить, катер ни в коем случае нельзя было оставлять в воде; и в тот же день на планёрке раскидали план работ. Очевидная проблема состояла в том, что основные работы можно было выполнять лишь при отливе, то есть дважды в сутки и с ежедневным смещением примерно на пятьдесят минут в день. Поэтому пришлось работать и днём, и ночью, не обращая внимания на время суток.
Вода в отлив уходила и оставляла на рельсах лёд, уже довольно толстый, поскольку морозы как нарочно продолжались. Лёд этот кололи и оттаскивали, потом ковыряли ломами мёрзлую землю, меняли шпалы, ровняли путь. Работали все, кто мог хоть что-то делать. Телегу варили. Над литоралью сверкал огонь сварки, звенели кувалды, светили прожектора, суетился народ. Через день на малой воде телегу спустили, зацепив тросом за лебёдку трелёвочника. Вода поднялась, и братья Мардашовы осторожно подвели катер к телеге и закрепили за торчащие брёвна. Когда вода снова ушла, и моряки проверили постановку катера, Николай завёл трактор и стал осторожно подтягивать тяжёлое сооружение (всё-таки тридцать шесть тонн на телеге!) вверх по рельсам. Из-за опущенного и упёртого в землю щита он ничего сзади не видел и лишь смотрел на человека возле кабины, ожидая его команды. Неожиданно трактор встал на дыбы. Коля немедленно застопорил трос и слетел на землю.
Телега одним боком соскочила с рельсов и застряла, катер дёрнулся и накренился. На носу, где-то высоко в небе торчал капитан в расстёгнутом полушубке; заметив тракториста, он огласил небо над Великой салмой непереводимыми морскими выражениями, из которых самым нежным было: «Наберут на флот детей – ни нырять, ни плавать!» И ещё что-то про льяльный отстой, тухлый мазут и прочее. И поднялся-то катер уже довольно высоко, на полной воде сходить с тележки не пожелал. Срочно перегнали трактор на причал, зацепили трос через канифас-блок и, уже на уходящей воде, сдёрнули посудину обратно в воду.
Всё пришлось начинать сначала. Снова подвозили брёвна, делали из них некое подобие шпал, заменяли старое гнильё. Но в таких условиях, работая практически среди льдин, полностью исправить рельсовый путь было невозможно.
А, между тем, Николай-тракторист уже был в отпуске. Больше того, он в свои почти тридцать пять лет впервые решился съездить в Сочи, и впервые по путёвке, пусть и в декабре; так уж они с друзьями сговорились. И вот, отпуск начался, путёвка пропадает там, а он пропадает здесь. И Коля нервничал, поначалу слегка, а с каждым уходящим днём всё больше.
Дома он почти не бывал, эти несколько дней аврала его кормила Ольга. Однажды где-то под утро, когда прибывающая вода затопила литораль, и работы прекратились, Николай поднялся к Ольге в квартиру.
– Совсем готовый? Ты едва стоишь. Скорее умывайся и садись есть, – Оля оторвалась от вязания и пошла на кухню.
– Да нет, ничего вроде, – ответил Коля, скидывая промёрзшую одежду.
– Слушай, – засмеялась Оля, когда они уже сели за стол, – я сегодня, недавно вот ночью уже, пошла к тебе, узнать – что у вас там. А навстречу мне Лена Мардашова. И говорит: «Не ходи к ним, у них там дым матом висит!»
– Да уж, попали. А Ленка молодец, всегда с юмором была. Кстати, утром на отливе будем телегу снова спускать.
– Неужели всё готово?
– Нет, конечно. Но лучше мы сейчас навряд ли сделаем. Мужики вымотались совсем, еле двигаются.
На следующее утро телегу действительно спустили, катер установили на ней, и вот на малой воде Николай сел за трелёвочник и натянул трос. В этот раз он работал со всей мыслимой осторожностью. Он тянул трос едва-едва, часто останавливался и осматривал с моряками путь. Но телега всё ж-таки съехала на бок, уже почти на самом верху. Ясно было, что назад пути нет, третий раз никто эту работу не сделает. Тогда Коля подъехал трактором прямо под нос катера, приподнял лебёдкой телегу, сколько смог и потащил ходом. Телега полностью сошла с рельсов, катер, слава Богу, выровнялся и доехал просто по шпалам практически до нужного места. Да, но трактор при этом разулся: ширина гусениц у него была такая, что одной из них он обязательно цеплялся за рельсы; эта гузка и соскочила. Коля проехал вперёд насколько смог, заглушил трактор, слил воду и пошёл «умывать руки». Остальное доделают без него, завтра он поедет на Чёрное море!
По дороге он, правда, задержался: возле кормы «Ярославца» кучковался народ. Народ рассматривал изувеченный винт. Да, винт выглядел настолько искалеченным, что непонятно было, как он вообще мог куда-то толкать катер.
В тот же вечер в доме у моряков собрался народ, такая небольшая мужская кампания, чтобы отметить окончание навигации. Было много разговоров, да и просто пустой болтовни, и тут порядком выпивший (что после женитьбы с ним случалось крайне редко) старший Мардашов спросил Колю:
– Скажи честно, ты здорово струхнул тогда?
– Не успел. Задним числом скорее испугался. Хотя, нет, вру. Когда увидел – сколько там воды – сердце ёкнуло, решил, не откачаем. И вначале, когда стали отчерпывать, нервно было. А потом уже действительно некогда стало.
– А я бы ещё поборолся за катер. Я мог пожарку пустить из трюма. Пока двигатель работает, посудину можно и нужно спасать.
На этом навигация закончилась. Ругозёрская губа, укрытая толстым льдом, заснула до весны.
Лебедев В. А. Кулишки Декабрь 23г.
