Там была масса курьезов, очень много. И во многих участвовала я, совершенно того не желая. Вот однажды, в 40-м году… Толя закончил в свое время в Балаклаве, в каникулы, курсы водолазов. И он единственный, кто мог спуститься в море. У него был документ. Лев Александрович был очень рад, как все это замечательно. И вот назначается день, когда он спустится в море. Говорят, что приедут специалисты, и якорь, главное привезут. И я смотрю – приезжают. Не то поморы, не то карелы, не знаю, но пьяные, это я поняла. Это было ясно невооруженным носом. И привезли они бочку, большую бочку вместо якоря. И вся станция грузит камни в эту бочку. А в это время мой водолаз наряжается. Надели ему скафандр… А я стою. И думаю: «Что ж такое? Якоря нет, пьяные эти… Куда ж Толя-то спускается? Выходит, — прощаться…» Что я делаю? Я беру шлем и фьють – в тайгу. И за мной вся станция. Бегом. А я быстрая была, бежала, петляла. Они за мной, а я туда, они наперекос, а я сюда… И шлем бросила где-то в высокую траву, в голубику… И бегу, и все петляю, они за мной, а я все петляю. Потом я устала, упала, они все – о, поймали! А шлема-то нет! А Толя стоит на Иисусе Христе, руки в стороны, ждет шлема. Все на меня конечно очень разозлились. «Где? Куда бросила?» Я говорю: «А я не знаю!». Потом говорю: «Как же вы не понимаете?» А там был еще Якова Авадьевича брат, Макс. И я говорю: «Макс, что ж ты-то не заступился? Художник называется! Ты должен был почувствовать сердцем, что творится, — его ж топить собрались!» Просто потому, что они не ведают, что делают, им надо погрузиться. И этот стоит тоже…. Но потом он за меня вступился, Толя. Сказал: «Да, конечно, виноват я. Зачем я полез в скафандр, ничего бы этого не было». Но зла на меня никто не имел. Потому что постепенно поняли, что погружаться ему было нельзя. Якоря нет, какие-то камни, какая-то бочка и пьяные люди. Ну что, можно это было допустить? А мне-то было совсем мало лет, и я сообразила, что этого делать нельзя.
С сайта «Литторины на литорали»: http://www.littorina.info
