Потому что, получив от него после поступления в аспирантуру идею заняться мейобентосом и отдельный оттиск статейки из какого-то немецкого журнала, где описывалось устройство пробоотборника для взятия нескольких миллилитров ненарушенного слоя грунта из большого дночерпателя, я впал в совершеннейшее уныние, еще не начиная работать.
Я и слова такого не знал – мейобентос, в учебном курсе оно вроде бы и не упоминалось (может быть, как раз потому, что им никто у нас не занимался). И курса экологии у нас тогда не было.
Из полученного от Л.А. оттиска было ясно только, что это многоклеточные существа порядка 1-2 мм размером, живущие в интерстициальных пространствах донного осадка. Но в целом статья была по методике: как устроен склеенный автором из плексигласа аппаратик для взятия «подпроб» из того центнера грунта, который принесен большим дночерпателем и какова оказалась плотность мейобентоса где-то в Атлантике после применения этого приборчика к дночерпательным пробам грунта. Плотность оценивали скорее для того, чтобы проверить, насколько эффективен такой метод. Помню только, что была она невелика.
Перед началом занятий в аспирантуре был еще месяц или около того, и я поехал домой, в свой почти родной город Рязань, и там, в библиотеке местного пединститута, где все меня знали с детства, попросил реферативные журналы по биологии, выписывавшиеся институтом. Судя по всему, за много лет их никто еще и не читал.
Изучение РЖ позволило найти какие-то опорные точки, с чего хотя бы начинать знакомство с литературой.
И первую аспирантскую зиму я сидел в библиотеках, хотя по мейобентосу вообще-то было мало работ, а каких-то общих, обзорных, принципиальных сводок и монографий, насколько я помню, тогда просто не было. Или я их не нашел.
Так что первая зима аспирантуры прошла в занятиях по кандидатскому минимуму и в изучении скудной литературы. Тем не менее, из литературы я приблизительно понял, какое снаряжение мне понадобится для работы, и что-то выписал у Тани Ивановской, нашей хозлаборантки, а кое-что прикупил на свою аспирантскую стипендию в магазинах медицинского оборудования. Это были некоторые инструменты стоматолога, типа ковырялок в зубах, удобные, как я предполагал, для работы со всякой мелочью, а также здоровенный шприц какого-то уж совсем ветеринарного (лошадиного) размера. Наши стеклодувы в подвале биофака по моей просьбе отпилили у него передний конец с носиком, зашлифовали спил, и получилась толстостенная стеклянная трубка с градуировкой для взятия проб литорального грунта определенного объема. И к ней я купил в посудном магазине на ул. Кирова треугольную металлическую лопатку для резки и раздачи тортов, чтобы подсекать воткнутый в песок шприц и не допускать выпадения столбика грунта из него.
Приехав весной на ББС и получив место на веранде лабораторного корпуса, я стал присматриваться – что, собственно, можно тут сделать насчет мейобентоса?
На той же веранде сидел маститый (уже даже к тому времени) специалист по интерстициальным инфузориям Игорь Васильевич Бурковский. И, то прямо советуясь с ним, то основываясь на его неспровоцированных мною рассказах (он всегда охотно говорил о своей, действительно интересной, работе), я постепенно составил себе какую-то программу работы – что делать.
Я стал ходить по разным точкам литорали – где чистой, где загрязненной нефтепродуктами от гаражей и причалов биостанции, где прибойной, а где тихой, где песчаной, где илистой, где гравийной, втыкать свой шприц, брать осадок, а потом под бинокуляром в камере для подсчета планктона считать все живое по крупным таксонам: нематоды, копеподы, остракоды, киноринхи, олигохеты и т.д. Можно составить графики распределения численности по горизонтам литорали, можно – по глубине слоя грунта, по разным факторам среды, по сезонам года. Посмотреть, где каких групп больше, какова соленость интерстициальной воды, в которой они живут, и так далее.
Но мне эта арифметика была как-то не особо интересна. Мне хотелось больше зоологии, а не экологии, хотелось досконально разобраться в какой-то группе, как Бурковский разобрался с инфузориями.
Вообще к тому времени на ББС и вокруг нее уже складывалась какая-то «группировка мейобентоса»: кроме Бурковского, на одной из веранд сидела Люда Бондарчук (кажется, аспирантка ИОАНа), занимавшаяся литоральными диатомеями.
С ее слов (не знаю, успела ли она эту цифру опубликовать) по биостанции пошла молва, что по калорийности диатомовых, живущих под каждым квадратным сантиметром литорали, песок равен шоколаду.
И мы стали ходить по литорали с некоторым уважением к этому пропадающему под ногами шоколаду. Правда, через некоторое время выяснилось, что Люда ошиблась в расчетах на пару порядков.
Однажды ко мне на веранду зашла Наталья Михайловна Перцова, поинтересовалась, как идут дела, я сказал, что хотел бы заняться подробнее какой-то одной группой. На что она сказала:
«Ну, какой группой? Не возьметесь же вы заниматься нематодами?» Естественно, я из духа противоречия решил заниматься нематодами.
И, честно говоря, меня привлекало еще и то, что ими никто в моем кругозоре не занимался. Конечно, это означало, что не с кем будет посоветоваться, но зато ни я не буду конкурентом для кого-то, ни этот кто-то не станет конкурировать со мной.
Наловил иголкой под бинокуляром какое-то количество нематод и законсервировал в формалине или спирте в «семечках» (так называли малюсенькие пробирочки из отрезков стеклянной трубки с запаянным одним концом). И, вернувшись осенью в Москву, начал рыться опять же в литературе — что и как со свободноживущими нематодами делают.
В 1-м томе «Руководства по зоологии» есть глава о нематодах, и я с нее начал. Но, что странно, если для всех других глав указаны авторы, про эту сказано только: «под редакцией проф. Л.А.Зенкевича». Лишь много позже я узнал (уж не помню, откуда), что автором был И.Н.Филипьев, основатель науки о морских свободноживущих нематодах, насколько я помню, вообще в мире и уж точно – в России. Но к моменту выхода «Руководства по зоологии» он был арестован.
Милейшая Лена Вальтер, узнав, что я собираюсь заняться свободноживущими нематодами, подарила мне их определитель из знаменитой серии «Животный мир Германии и сопредельных стран», выходившей в 30-е годы ХХ века. Германия в те годы, как позже Советский Союз, граничила с тем, с кем сама захочет, поэтому географический охват определителя был довольно широк. Более полезным оказался определитель морских нематод из тоже немецкой серии «Фауна Северного и Балтийского морей» Схурманс-Стекховена, который я нашел в библиотеке ИОАНа. Кто-то из знакомых сотрудников этого института мне его взял на свой абонемент. Никому больше в Москве эта книга была не нужна, так что я смог ею пользоваться долго.
Вообще по библиотекам пришлось побегать – многое я нашел в Ленинке, кое-что – в библиотеке биофака, но приходилось бывать и в ВИГИСе, и во ВНИРО, и в МОИПе, и в ВАСХНИЛ… Тогда (не знаю, как сейчас) можно было во дворе старого здания Ленинки заказать фотокопии на пленке любой научной книги из фондов библиотеки, и это было очень удобно, т.к. эти пленки я мог потом читать под бинокуляром на ББС, не таская с собой объемистые книги или еще более объемистые их ксерокопии. А в ВИНИТИ можно было заказать в таком же виде или на микрофишах любую статью, отраженную в РЖ «Биология», причем это можно было сделать и прямо с ББС. Заказ присылали из Москвы наложенным платежом в Пояконду.
Незадолго до завершения моей научной карьеры я еще успел за свой счет съездить в командировку в Ленинград, в ЗИН АН. Никаких следов конкуренции между зоологами Москвы и Ленинграда, о которой там много говорили, я не увидел. Ко мне отнеслись очень гостеприимно, а я только поражался, как ленинградцам удобно работать: богатейшая библиотека института имела все, за чем я бегал по всей Москве, и многое, чего в Москве вообще не было. А рядом находилась еще ценнейшая библиотека АН СССР (коротко – БАН, и нередко в институте можно было услышать: — А где такой-то? – Он в бане).
На привезенных с ББС зафиксированных образцах я быстро научился делать препараты нематод, и стал их определять, начав с тех, что покрупнее.
Насколько я помню, первыми поддались определению Pontonema vulgare и Enoрlus brevis. А там понемногу пошло. Следующим летом я уже более или менее уверенно определял нематод прямо на месте, сидя на ББС. И у меня даже появились подопечные – Володя Малахов и Алеша Чесунов.
К сожалению, в 1972 году по состоянию здоровья и по некоторым другим привходящим обстоятельствам мне пришлось уйти с ББС, на том моя работа с нематодами и прекратилась. Все эти усилия закончились, в общем-то, ничем, у меня осталось впечатление недоделанного дела, за которое я взялся, не оценив свои силы, а может быть, не оценив и возможности ББС. Но тогда мне было вполне интересно, я был увлечён этим занятием.
Помнится, идея насчет определения одного вида пришла мне вдруг во время антракта на спектакле Театра Сатиры, т.е. я об этом думал постоянно, и однажды я с гордостью сказал жене, что я – единственный человек в мире, кое-что знающий о нематодах Белого моря.
Хотя вскоре выяснилось, что в ЗИНе, в Ленинграде, есть аспирантка Гальцова с примерно той же темой.
В заключение должен подчеркнуть, что все вышеизложенное написано без какой-либо опоры на документы, а только по памяти, которая у меня весьма слаба. Говорят, можно дожить до того, что начинаешь напрочь забывать, что произошло вчера, зато в памяти ярко всплывают картины далекого прошлого. Но я пока до такого не дожил, поэтому прошу извинения за возможную дезинформацию – я не нарочно.
Фролов Юрий Михайлович, в 1967 – 1972 работал на ББС МГУ научным сотрудником, автор первого списка нематод ББС МГУ*, ныне – редактор журнала «Наука и Жизнь».
*Фролов Ю.М., 1972. К фауне свободноживущих нематод Белого моря // Комплексные исследования природы океана. Т. 3. С. 254–256.
